Неточные совпадения
Он сшил себе новую пару платья и хвастался, что
на днях откроет в Глупове такой
магазин, что самому Винтергальтеру [Новый пример прозорливости: Винтергальтера в 1762 году не было.
Но
на второй день после отъезда, когда Корней подал ему счет из модного
магазина, который забыла заплатить Анна, и доложил, что приказчик сам тут, Алексей Александрович велел позвать приказчика.
Попадались почти смытые дождем вывески с кренделями и сапогами, кое-где с нарисованными синими брюками и подписью какого-то Аршавского портного; где
магазин с картузами, фуражками и надписью: «Иностранец Василий Федоров»; где нарисован был бильярд с двумя игроками во фраках, в какие одеваются у нас
на театрах гости, входящие в последнем акте
на сцену.
Въезд в какой бы ни было город, хоть даже в столицу, всегда как-то бледен; сначала все серо и однообразно: тянутся бесконечные заводы да фабрики, закопченные дымом, а потом уже выглянут углы шестиэтажных домов,
магазины, вывески, громадные перспективы улиц, все в колокольнях, колоннах, статуях, башнях, с городским блеском, шумом и громом и всем, что
на диво произвела рука и мысль человека.
Прощай, свидетель падшей славы,
Петровский замок. Ну! не стой,
Пошел! Уже столпы заставы
Белеют; вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки,
магазины моды,
Балконы, львы
на воротах
И стаи галок
на крестах.
Шляпа эта была высокая, круглая, циммермановская, [Циммерман — известный в Петербурге владелец фабрики головных уборов и
магазина на Невском проспекте.
Нет, если б я выдал им за все это время, например, тысячи полторы
на приданое, да
на подарки,
на коробочки там разные, несессеры, [Несессер — шкатулка со всем необходимым для дороги.] сердолики, материи и
на всю эту дрянь, от Кнопа, [Кноп — владелец галантерейного
магазина на Невском проспекте в Петербурге.] да из английского
магазина, так было бы дело почище и… покрепче!
Пока он рассказывал, Самгин присмотрелся и увидал, что по деревне двигается
на околицу к запасному
магазину густая толпа мужиков, баб, детей, — двигается не очень шумно, а с каким-то урчащим гулом; впереди шагал небольшой, широкоплечий мужик с толстым пучком веревки
на плече.
Она выпрямилась, прислушиваясь, и, бросив крест
на диван, бесшумно подошла к двери в
магазин, заговорила строго...
Он был похож
на приказчика из хорошего
магазина галантереи,
на человека, который с утра до вечера любезно улыбается барышням и дамам; имел самодовольно глупое лицо здорового парня; такие лица, без особых примет, настолько обычны, что не остаются в памяти. В голубоватых глазах — избыток ласковости, и это увеличивало его сходство с приказчиком.
Но по «системе фраз» самого Макарова женщина смотрит
на мужчину, как
на приказчика в
магазине модных вещей, — он должен показывать ей самые лучшие чувства и мысли, а она за все платит ему всегда одним и тем же — детьми.
— Не совсем обошла, некоторые — касаются, — сказала Марина, выговорив слово «касаются» с явной иронией, а Самгин подумал, что все, что она говорит, рассчитано ею до мелочей, взвешено. Кормилицыну она показывает, что
на собрании убогих людей она такая же гостья, как и он. Когда писатель и Лидия одевались в
магазине, она сказала Самгину, что довезет его домой, потом пошепталась о чем-то с Захарием, который услужливо согнулся перед нею.
— Хвалю, однакож все-таки замечу вот что: статейка похожа
на витрину гастрономического
магазина: все — вкусно, а — не для широкого потребления.
Магазин Марины был наполнен блеском еще более ослепительным, как будто всю церковную утварь усердно вычистили мелом. Особенно резал глаза Христос, щедро и весело освещенный солнцем, позолоченный, кокетливо распятый
на кресте черного мрамора. Марина продавала старику в полушубке золотые нательные крестики, он задумчиво пересыпал их из горсти в горсть, а она говорила ему ласково и внушительно...
С высоты второго яруса зал маленького театра показался плоскодонной ямой, а затем стал похож
на опрокинутую горизонтально витрину
магазина фруктов: в пене стружек рядами лежат апельсины, яблоки, лимоны. Самгин вспомнил, как Туробоев у Омона оправдывал анархиста Равашоля, и спросил сам себя...
Ломовой счастливо захохотал, Клим Иванович пошел тише, желая послушать, что еще скажет извозчик. Но
на панели пред витриной оружия стояло человек десять, из
магазина вышел коренастый человек, с бритым лицом под бобровой шапкой, в пальто с обшлагами из меха, взмахнул рукой и, громко сказав: «В дантиста!» — выстрелил. В проходе во двор
на белой эмалированной вывеске исчезла буква а, стрелок, самодовольно улыбаясь, взглянул
на публику, кто-то одобрил его...
Каким-то куском мозга Клим Иванович понимал комическую парадоксальность таких мыслей, но не мешал им, и они тлели в нем, как тлеет трут или сухие гнилушки, вызывая в памяти картины ограбления хлебного
магазина, подъем колокола и множество подобных, вплоть до бородатых, зубастых
на станции Новгород, вплоть до этой вот возни сотен солдат среди древесных, наскоро срубленных пней и затоптанного валежника.
Войдя в
магазин и окликнув хозяйку, он не получил ответа, а проследовав в комнатку за
магазином, увидал ее лежащей
на полу».
Весь в новеньком, он был похож
на приказчика из
магазина готового платья. Потолстел, сытое лицо его лоснилось, маленький носик расплылся по румяным щекам, ноздри стали шире.
Крестясь, мужики и бабы нанизывались
на веревку, вытягиваясь в одну линию, пятясь назад, в улицу, — это напомнило Самгину поднятие колокола: так же, как тогда люди благочестиво примолкли, веревка, привязанная к замку
магазина, натянулась струною. Печник, перекрестясь, крикнул...
Клим подумал: нового в ее улыбке только то, что она легкая и быстрая. Эта женщина раздражала его. Почему она работает
на революцию, и что может делать такая незаметная, бездарная? Она должна бы служить сиделкой в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь в глухом селе. Помолчав, он стал рассказывать ей, как мужики поднимали колокол, как они разграбили хлебный
магазин. Говорил насмешливо и с намерением обидеть ее. Вторя его словам, холодно кипел дождь.
В помещение под вывеской «
Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее
на прилавки, засовывая
на пустые полки; затем они, «гуськом» идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам в большую, узкую и длинную комнату, с двумя окнами в ее задней стене, с голыми стенами, с печью и плитой в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет московских студентов в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «
магазина», вот поднимают колокол
на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит
на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.
Переходя
на другую сторону улицы, он оглянулся, к
магазину подъехал грузовик, люди, стоявшие у витрины, выносили из
магазина ящики.
Когда он вошел в
магазин Марины, красивенький Миша, низко поклонясь, указал ему молча
на дверь в комнату. Марина сидела
на диване, за самоваром, в руках у нее — серебряное распятие, она ковыряла его головной шпилькой и терла куском замши. Налила чаю, не спросив — хочет ли он, затем осведомилась...
А Миша постепенно вызывал чувство неприязни к нему. Молчаливый, скромный юноша не давал явных поводов для неприязни, он быстро и аккуратно убирал комнаты, стирал пыль не хуже опытной и чистоплотной горничной, переписывал бумаги почти без ошибок, бегал в суд, в
магазины,
на почту,
на вопросы отвечал с предельной точностью. В свободные минуты сидел в прихожей
на стуле у окна, сгибаясь над книгой.
— Сядемте, — предложил Клим, любуясь оживлением постояльца, внимательно присматриваясь к нему и находя, что Митрофанов одновременно похож
на регистратора в окружном суде,
на кассира в
магазине «Мюр и Мерилиз», одного из метр-д-отелей в ресторане «Прага»,
на университетского педеля и еще
на многих обыкновеннейших людей.
Драка пред
магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела; у фонаря, обняв его одной рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух
на лицо свое;
на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои, грудь, живот и тряс бородой; напротив, у ворот дома, лежал гимназист, против
магазина, головою
на панель, растянулся человек в розовой рубахе.
— Подарите мне новейший песенник! Такой, знаете, толстый, с картинкой
на обложке, — хоровод девицы водят. Я его в
магазине видела, да — постеснялась зайти купить.
Толпа из бесформенной кучи перестроилась в клин, острый конец его уперся в стену хлебного
магазина, и как раз
на самом острие завертелся, точно ввертываясь в дверь, красненький мужичок. Печник обернулся лицом к растянувшейся толпе, бросил
на головы ее длинную веревку и закричал, грозя кулаком...
Спивак в белом капоте, с ребенком
на руках, была похожа
на Мадонну с картины сентиментального художника Боденгаузена, репродукции с этой модной картины торчали в окнах всех писчебумажных
магазинов города. Круглое лицо ее грустно, она озабоченно покусывала губы.
Самгину показалось, что она хочет сесть
на колени его, — он пошевелился в кресле, сел покрепче, но в
магазине брякнул звонок. Марина вышла из комнаты и через минуту воротилась с письмами в руке; одно из них, довольно толстое, взвесила
на ладони и, небрежно бросив
на диван, сказала...
Этим он не уничтожил хозяйку
магазина церковной утвари. В блеске золота и серебра, среди множества подсвечников, кадил и купелей, как будто ожил древний золотоглазый идол. И около нее — херувимоподобный отрок, похожий
на Диомидова, как его сын.
Когда он, купив гроб, платил деньги розовощекому, бритому купцу, который был более похож
на чиновника, успешно проходящего службу и довольного собою, — в
магазин, задыхаясь, вбежал юноша с черной повязкой
на щеке и, взмахнув соломенной шляпой, объявил...
В
магазинах вспыхивали огни, а
на улице сгущался мутный холод, сеялась какая-то сероватая пыль, пронзая кожу лица. Неприятно было видеть людей, которые шли встречу друг другу так, как будто ничего печального не случилось; неприятны голоса женщин и топот лошадиных копыт по торцам, — странный звук, точно десятки молотков забивали гвозди в небо и в землю, заключая и город и душу в холодную, скучную темноту.
Катафалк ехал по каким-то пустынным улицам, почти без
магазинов в домах, редкие прохожие как будто не обращали внимания
на процессию, но все же Самгин думал, что его одинокая фигура должна вызывать у людей упадков впечатление.
— С другой: в одном из шкафов
магазина найдено порядочное количество нелегальной литературы эсдеков и дружеские —
на ты — письма к Зотовой какого-то марксиста, вероучителя и остроумца.
На кой дьявол богатой бабе хранить у себя нелегальщину? А посему предполагается, что это ваше имущество.
Часовня примыкала к стене дома Лидии, в нижнем его этаже помещался «
Магазин писчебумажных принадлежностей и кустарных изделий»; рядом с дверью в
магазин выступали
на панель три каменные ступени, над ними — дверь мореного дуба, без ручки, без скобы, посредине двери медная дощечка с черными буквами: «Л. Т. Муромская».
Прошло более недели, раньше чем Захарий позвонил ему по телефону, приглашая в
магазин. Самгин одел новый фланелевый костюм и пошел к Марине с тем сосредоточенным настроением, с каким направлялся в суд
на сложно запутанный процесс. В
магазине ему конфузливо и дружески улыбнулся Захарий, вызвав неприятное подозрение...
Вероятно, он прошел бы мимо
магазина Марины, но она стояла
на панели.
—
На Васильевском оружейный
магазин разбили, баррикаду строят…
Самгин оглянулся: за спиной его сидела
на диване молоденькая девушка и навзрыд плакала, Правдин — исчез, хозяйка
магазина внушала седоусому старику...
Они не мешали ему отметить обилие часовых
магазинов, а также стариков и старушек, одетых как-то особенно скучно и прочно, — одетых
на долгую, спокойную жизнь.
По бульварам нарядного города, под ласковой тенью каштанов, мимо хвастливо богатых витрин
магазинов и ресторанов, откуда изливались
на панели смех и музыка, шумно двигались навстречу друг другу веселые мужчины, дамы, юноши и девицы; казалось, что все они ищут одного — возможности безобидно посмеяться, покричать, похвастаться своим уменьем жить легко.
— Пермякова и Марковича я знал по
магазинам, когда еще служил у Марины Петровны; гимназистки Китаева и Воронова учили меня, одна — алгебре, другая — истории: они вошли в кружок одновременно со мной, они и меня пригласили, потому что боялись. Они были там два раза и не раздевались, Китаева даже ударила Марковича по лицу и ногой в грудь, когда он стоял
на коленях перед нею.
Марина не возвращалась недели три, — в
магазине торговал чернобородый Захарий, человек молчаливый, с неподвижным, матово-бледным лицом, темные глаза его смотрели грустно,
на вопросы он отвечал кратко и тихо; густые, тяжелые волосы простеганы нитями преждевременной седины. Самгин нашел, что этот Захарий очень похож
на переодетого монаха и слишком вял, бескровен для того, чтоб служить любовником Марины.
Поговорить с нею о Безбедове Самгину не удавалось, хотя каждый раз он пытался начать беседу о нем. Да и сам Безбедов стал невидим, исчезая куда-то с утра до поздней ночи. Как-то, гуляя, Самгин зашел к Марине в
магазин и застал ее у стола, пред ворохом счетов, с толстой торговой книгой
на коленях.
Самгин спустился вниз к продавцу каталогов и фотографий. Желтолицый человечек, в шелковой шапочке, не отрывая правый глаз от газеты, сказал, что у него нет монографии о Босхе, но возможно, что они имеются в книжных
магазинах. В книжном
магазине нашлась монография
на французском языке. Дома, после того, как фрау Бальц накормила его жареным гусем, картофельным салатом и карпом, Самгин закурил, лег
на диван и, поставив
на грудь себе тяжелую книгу, стал рассматривать репродукции.
Привычная упрощенность отношения Самгина к женщинам вызвала такую сцену: он вернулся с Тосей из
магазина, где покупали посуду; день был жаркий, полулежа
на диване, Тося, закрыв глаза, расстегнула верхние пуговицы блузки. Клим Иванович подсел к ней и пустил руку свою под блузку. Тося спросила...
Остановились перед витриной ярко освещенного
магазина. За стеклом, среди евангелий, в золоченых переплетах с эмалью и самоцветами,
на черном бархате возвышалась митра, покрытая стеклянным колпаком, лежали напрестольные кресты, стояли дикирии и трикирии.